И в этот момент в камеру вошла его жена. Екатерина Григорьевна какое-то время стояла молча, осматривая помещение, в котором находился ее муж. Обстановка была как в скромных меблированных комнатах, хоть и бедная, но все ж не совсем такая, как в обычной тюрьме. Кроме кровати имелись стол, несколько стульев с соломенными сиденьями и вся необходимая утварь.

Серж тоже молчал, ошеломленный. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не свою законную жену!

— Екатерина Григорьевна? Вы здесь? — выговорил наконец он. — Но как вы меня нашли?

— Какое это имеет значение? Я тебя нашла. Ну, здравствуй, Сережа!

Она подошла к мужу и попыталась его обнять. Тот недовольно отстранился.

— Я, кажется, начинаю понимать, — сказал он. — Неужели это вы скупили мои векселя? Изыскали способ меня вернуть?

— Не я. Барон Редлих. Он хочет продать мне твои долги.

— Ах, вот оно что! — рассмеялся Серж. — Но зачем вам это надо, мадам? Я с удовольствием дам вам свободу. Хотите — говорите всем, что я умер. Да так оно и есть, — с усмешкой кивнул он на зарешеченное окно. — Это ведь все равно что смерть. Я полагаю, что я здесь надолго.

— Я вижу, ты не рад меня видеть. — Екатерина Григорьевна присела на один из стульев. — Садись, нам надо поговорить.

— О чем? — он все же сел.

— Вот уже полгода я хлопочу о твоем деле. В столицу ты вернуться не можешь, тебе запрещено находиться и в Петербурге, и в Москве. Но ты можешь поселиться в нашем отдаленном имении.

— В Сибири? — рассмеялся он.

— Гораздо ближе. Да, это будет ссылка. Но ведь не каторга, Сережа? А ты ее давно уже заслужил.

— Зачем вы это делаете? Мы ведь никогда по-настоящему не были мужем и женой…

— Неправда! — вскинулась она.

— Если вы имеете в виду супружеские обязанности, которые я иногда исполнял, так ведь это было ваше желание, не мое.

— Но ты на это соглашался!

— Это лишь из жалости к вам.

— Что ж… Но сейчас жалости достоин ты. Так что мы квиты. Я готова пожалеть тебя. Готова заплатить твои долги и увезти тебя отсюда.

— Вот чего вы с бароном добиваетесь! Оторвать меня от женщины, которую я люблю!

— Так вот почему… — ахнула Екатерина Григорьевна. — Опять она! Теперь я начинаю понимать барона Редлиха! Он прав: вас невозможно оторвать друг от друга, потому что нет такой силы. Только тюремные засовы или расстояние, которое невозможно преодолеть. Вы успокоитесь, только когда вас будет разделять океан, да и то я не уверена. Я только не понимаю, зачем она поехала в Россию?

— Александрин поехала в Россию?!

— Я встретилась с ней на почтовой станции, не думаю, что графиня меня узнала. Во всяком случае, ее сейчас нет в Париже. Она тебе не поможет. Хотя деньги у нее есть, ее покойный супруг ведь был очень богат. Не поехала ли она за деньгами? Узнать, как обстоят дела?

— А как обстоят дела? — вкрадчиво спросил Серж.

— Я слышала, что из наследства ей ничего не досталось. Всем теперь владеет ее сын, а ему назначили опекуншу. Нет, ты не можешь рассчитывать на деньги графини, — уверенно сказала госпожа Соболинская.

— Знаешь, Катя, а мне здесь неплохо, — он встал, потянулся всем своим сильным телом и подошел к окну. Она невольно залюбовалась мужем, его грацией, почти звериной, и вновь почувствовала волнение. Серж обернулся к ней и одарил Екатерину Григорьевну своей очаровательной улыбкой: — Все ж это лучше, чем быть в такой же тюремной камере, но с тобой, — сказал он.

— Но эта камера будет размером с дворец. Не говоря уже о столе и о том, что ты не изменишь своим привычкам. Разве так ты привык жить? — кивнула она на убогую обстановку.

— Да, это не Елисейские Поля, и с едой здесь не очень. Я даже похудел, как видишь. Но я никогда и не был гурманом. Два раза в день, в восемь утра и в четыре часа дня, нам дают суп или плошку овощей. Зато хлеба вволю, и по четвергам — мясо, — улыбнулся он.

— Какой ужас! — не удержалась она. — Мясо — раз в неделю!

— Зато Господь простит мне все те посты, которые я не соблюдал, — расхохотался он. — Я уже почти что мученик. Еще немного, и меня причислят к лику святых.

— Не святотатствуй, Сережа!

— Ты права. Я, скорее, поверю здесь в революцию, чем в Бога. У республиканцев отличные голоса. Allons enfants de la Patric… — шутливо напел он. — Marchons, marchons…

— Господи, что это?!

— Я полагаю, марш этих революционеров. Здесь практикуют хоровое пение. Я тоже вполне созрел для того, чтобы выйти во двор и потренировать свои голосовые связки. Знаешь, это забавно.

— Ты сошел с ума! Какое отношение ты имеешь к политике?!

— Она тоже женщина, — пожал плечами Серж. — За неимением других…

— Ты можешь завтра же отсюда выйти.

— Под руку с тобой? Нет.

— Значит, ты отказываешься от моей помощи?

— Ты всегда меня правильно понимала.

— Что ж… — Екатерина Григорьевна поднялась. — Я подожду.

— Разве тебя не ждут в Петербурге неотложные дела?

— Я давно не была в Париже. Я здесь под покровительством барона Редлиха, так что передо мной открыты все двери.

— Я вижу, — кивнул он на приоткрытую дверь тюремной камеры, за которой стояли охранник и секретарь.

— Я год жила затворницей благодаря тебе. Теперь, благодаря тебе, меня примут в самых блестящих салонах Парижа. Почему бы мне не воспользоваться? Я соскучилась по красивым платьям и приятным лицам, дорогой мой муж. Слишком дорогой, если учитывать сумму, которую ты задолжал, но мне это по карману. А дела… дела подождут. К тому же я собираюсь объявить всему Парижу, что у тебя есть жена. Да, именно с этого я и начну…

— Все такая же, — презрительно сказал он. — Торговка!

— Да, Сережа, я торговка. Но ты-то теперь гораздо хуже. Ты каторжник, — с улыбкой сказала Екатерина Григорьевна и вышла.

Она хорошо знала своего мужа. Долго он не выдержит. Надо сказать барону Редлиху, чтобы условия содержания ужесточили. И чтобы никаких прогулок и пения революционных гимнов. Бунтарство надо искоренять.

Глава 13

Наконец-то она спала дома! Александра уже привыкла считать особняк на улице Анжу-Сент-Оноре своим домом, тем более на родине, в России, ее никто больше не ждал. В Петербурге она появиться не могла, а Иванцовка и ее окрестности, благодаря Мари, превратилась для Александры в поле боя. Причем защитников у нее там не было, одни только враги.

«Я попрощалась с Россией если не навсегда, то надолго», — грустно думала она, укладываясь вечером в постель. Они приехали слишком поздно, чтобы тотчас отправить известие об этом барону, к тому же все очень устали с дороги. Решено было отдохнуть, прежде чем объявлять о своем возвращении в Париж.

Арман Рожер попрощался с ней сухо:

— Не стану говорить вам, сударыня, что эта поездка доставила мне удовольствие. Впрочем, это было ясно с самого начала, с нашей первой встречи. Мы враги, и останемся ими навсегда. Но надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

— Это и мое желание, — устало кивнула она.

— На прощание я хочу дать вам один совет.

— Какой?

— Готовьтесь покинуть Париж.

С этими словами он ушел, Александра же приказала горничной готовить комнату ко сну. наконец-то можно было привести себя в порядок и улечься на душистые простыни, приняв перед этим ванну!

Утром Александра ждала барона Редлиха. Слова месье Рожера она не приняла всерьез. Что значит история тридцатилетней давности? Самой Александры тогда еще и на свете не было, Эрвин же был еще ребенком. Что он может помнить? И какие обиды хранить в своей памяти? Барон человек практический, он не станет принимать близко к сердцу и обиды своего друга. Все это случилось слишком давно.

«Слава богу, я жива, — думала она, закрывая глаза. — Эрвин даст мне хороший совет: как вернуть сына. Мне надо все рассказать барону. Вместе мы добьемся того, что Мари перестанет быть опекуншей Миши и наша семья воссоединится. Надо только избавиться от этого ужасного человека, от Армана Рожера. Ничто еще не потеряно».